Борель. Золото [сборник] - Петр Петров

— Не прощай, а до свидания!

— Вези скорее сюда свою науку!

Кольцо сжималось. Десятки рук, заскорузлых и крепких, как соковой сушняк, тянулись к Василию.

Почему-то вспомнил первый воскресник и последний бой с бандой Сунцова. Вчерашние, внезапно налетевшие мысли будто выжгло морозом.

Подошедшую Валентину встретил без волнения и, натягивая в кошевке подаренный Яхонтовым сакуй, не взглянул на нее, маленькую, потерявшуюся в шумливой массе рабочих.

Из-за поворота замахал руками, вытягиваясь во весь рост, и, налитый горячей радостью, упал в кошевку. Дорога врезалась в темную стену тайги.

Золото

Глава первая

1

Тайга грустила от собственного бесплодия. Охотники за пушниной взяли по десятку белок на ружье и по гольцам вышли в степи.

Одинокая белка ощупала когтями опустошенную кедровкой кочерыгу и досадливо сбросила ее в снег. Белка перескочила на соседнее дерево, мелькнув пушистым хвостом, и прокричала зверушкину обиду омертвелой дебри.

Поблизости треснул сук. В однотонно-певучий шум бора вторглись невнятные шорохи. Зверушка насторожилась. Ее темные уши шевельнулись, застригли воздух, а, похожие на дробины, бойкие глаза опасливо сверкнули.

Шорохи приближались. К дереву, на котором угнездилась белка, сначала подбежала острорылая, похожая на волка, собака. Она обнюхала причудливую роспись звериных и птичьих следов на снегу и завыла. Лай собаки был неуверенным. Может быть, потому и белка не шевельнулась. Собака, будто проверяя чутье, глубже вдохнула хвойный воздух и прыгнула навстречу людям.

Их было двое, и продвигались они одним следом, волоча на связанных в ряд лыжах лоток, кайлы, лопаты и незатейливую провизию. Первый — приземистый и плечистый старик, грузно одавливал снег тяжелыми приискательскими сапогами. Он опоясан широким кушаком с буйными махрами. На обвислых плечах старика ветхо трепался серый азям в сдвигу с полушубком. Второй — рослый сухощавый парень, одет в серый пониток и бродни, туго перевязанные около колен ременными оборками. Парень смуглолицый, но из-под длинных темных ресниц беспечально смотрели большие синие глаза. Он был ловок в движениях. В жилах парня текла смешанная кровь потомка даура и байкальской рыбачки. Наивно, с доступным только молодости задором, смотрел он на тайгу, как будто прибыл в давно манящие сказочные места. Он снял с плеча ружье и бережно поставил его к стволу косматой пихты. Старик подтянул к тому же дереву лыжи, и оба начали растирать отяжелевшие ноги и поясницы. В зубах старика задымила оправленная медной резьбой трубка. Голубой дымок перемешивался с паром, валившим из-за воротников пришельцев. Старик распахнул полушубок и ворот рубахи. Пятерней, похожей на щелястую лиственничную кору, поскреб волосатую грудь.

— Зря в бане не попарились, дядя Митрофан, — девичьим голосом сказал парень.

Маленькие свинцового цвета глаза Митрофана упали на зарывшуюся в снег, уставшую собаку. Он промолчал презрительно, как будто намекая на нелепые рассуждения свящика. Белка, в свою очередь, рассматривала стянутое морщинами лицо бородача с сизым носом и шрамом около левого глаза. Ей, по-своему, казалось, что это один из тех обитатетелей дебри, с которыми зверьку приходилось часто встречаться.

Старик отряхнул широченные, похожие на юбку, шаровары и вытянул из-за опояски топор. Удар под корень кряжистого кедра глухо улетел в трущобники. С вершины дерева посыпался снег. Парень отскочил в сторону. Ноги у него длинны и легко пружинили тело. Белка прыгнула в гнездо, оказавшееся поблизости. Она увидала в руках пришедших орудие, издающее незнакомые страшные звуки.

Старик натесал белосахарной щепы и достал из кармана огниво. Его пальцы, привыкшие к тяжеловесным вещам, плохо чувствовали кремень. Но трут был сухой, серенка исправна. Высеченная искра быстро прилипла, и по ложечке серенки пополз зеленоватый огонь.

— Таскай сучья, Гурьян.

Голос у старшего сиплый, басистый. Он разгреб сапогом рыхлый снег и на перепутанной с мхом траве разжег щепу. Под пихтой запылал рыжегривый костер.

— Чай или хлебницу заварим? — спросил Гурьян, обтесывая черен для тагана.

— Закручивай, што погуще.

Гурьян пытливо взглянул на свящика и развязал домотканый мешок. В руках парня сухими сотами захрустели крутые ржаные сухари.

— Ты пошто худо говоришь? — обратился он к старику. Тот кашлянул в костер, не повертываясь, бросил:

— Не хуже твоей бабушки… Ты нагребай-ка снегу и поменьше разговаривай.

От костра становилось жарко. Оттаявшие пихтовые ветви зашевелились, пустили капель и терпкий пьянящий запах смолы. Митрофан стянул сапоги, очистил их от снега и лег на постеленные Гурьяном ветки.

На тагане запыхтел котел. Парень добавил еще снегу и в деревянной чашке начал толочь сухари. Каша получилась густая, поверхность пленки отпыхивалась. Старик сдобрил хлебницу постным маслом и потянулся рукой к деревянной баклаге. Самогонный дух сразу перешиб запах смолы. Старик налил в чашку спирта и поднес Гурьяну.

— Скопытишься с такой-то, — усмехнулся парень.

— Ну, девка красная.

Парень задорно опрокинул посуду и забил рот кашей. В его синих глазах росинками блеснули слезы.

Старик выпил свою порцию не торопясь, будто боялся уронить хоть одну каплю драгоценной влаги. Белка дремала, но одним глазом сторожко наблюдала за людьми. В сладком полузабытьи зверьку снились желтые кедровые орехи.

Еда быстро исчезла. Гурьян заскреб ложкой со дна и аппетитно облизал губы.

— Чай будем ставить? — спросил он.

— Успеешь… Ночь-то слава тебе господи!..

Узкий лоб старика покрылся крапинками мутного пота. Он заметно повеселел и, пренебрегая издавна усвоенной привычкой молчать, решил сообщить парню, случайно подвернувшемуся на его суровом пути, нечто важное.

— Ты даве спрашивал мое фамилие и куда я тебя затянул, — начал он, перехватывая между словами толстыми посиневшими губами чубук, — вот и послушай. Шихарь я был из-под Перьми, а родился от двух бродяг с Камы. Но это только присказка. Скоро хлестанет сорок лет, как я убежал из-под красной фуражки, и солдатские канты променял вот на эти паруса, — старик дернул за штанину, от которой отлетел пар. — Три раза судили в острог, а на четвертый обтяпали полголовы и шлепнули на спину бубнового туза. На каторгу, значит, послали. А был я телом крепок, да уездила Сибирь, стреляй ее в ребро. Когда брили в солдаты, шея была с хорошее бревешко.

— У тебя и сейчас хоть ободья гни, — хотел угодить Гурьян.